Свое время - Страница 57

— Так уж и под стол… «Галя с начесом»?

— Во-во! Все носили. И платья шили такого же фасона, и туфли доставали, как у нее в «Обещании», смотрела? Словом, идешь по улице, и постоянно тебе чудится твоя жена, буквально на каждом углу. По всей стране бабы из кожи вон лезли, чтоб стать похожими на мою Галку, а мужики — все до единого! — ее хотели. Никто бы не выдержал! А я ничего, терпел. Это сейчас наших звездей скрещивают, как кроликов, для пиара, а я ее правда очень любил. Мы, кстати, еще до «Комсомольца» поженились, меня тогда никто и не знал. Мальчишка сопливый, третьекурсник, село неасфальтированное, — а Галка съездила в Париж. И спуталась там на фестивале с одним, француз, о-ля-ля. Разумеется, с ней провели беседу, из гостиницы больше не выпускали, а затем и из страны. И со мной, Веруська, побеседовали тоже… бррр. До сих пор — как наждаком по стеклу. Слушай, а почему мы не пьем, кому вино вообще? Дай налью… В общем, разводиться нам запретили. Советские артисты, пример для молодежи. Если разобраться, тот же пиар, только ради идеологии, а не бабла. Жили в одной квартире еще десять лет, в разных, правда, комнатах — уж этого-то они проконтролировать не могли. А потом она все-таки уехала к нему, этому… Виноградник, божоле, замок на Луаре, тьфу.

— Через десять лет? Она его, наверное, любила.

— Все, все, хватит. Расскажи, кого ты любила, га?

— Нет. Не расскажу.

Потому что нечего рассказывать. И это самое страшное: понимать, что ничего не было, ничего вообще. Ты годами помнишь один взгляд, полуразговор, вежливую улыбку — и живешь в оглушительном залпе эмоций и слов, на пике неимоверной тонкости и жгучей остроты бытия, — и не сомневаешься, что это любовь, ведь только от любви могут рождаться такие стихи. Сотни и тысячи строк, водопад и кружево, паутинки и протуберанцы, целый огромный мир, наполненный им одним. И новая встреча — неужели прошло уже?.. да разве это имеет значение, — и он опять улыбается, а ты по-девчоночьи краснеешь и проваливаешься в бесконечную бездну, и волны немыслимого счастья плещутся высоко над головой…

За это время он успел полюбить и жениться, у него маленькая дочка, и рассказать об этом тебе для него так же естественно и приятно, как и любому другому дальнему знакомому, окажись тот на твоем месте. Это жизнь, это любовь, это настоящее; а то, что переживала ты, снова и снова прокручивая по кругу и выливая в бесчисленные строки — смешная выдумка, самообман, не основанный, по сути, ни на чем. Ничего не было. Ничего — даже тогда.

И что в таком случае остается? Другое? То глупое и стыдное барахтанье на панцирной кровати в общежитии, с чьим-то гоготом за стеной, когда боишься одновременно и боли, и быть застуканной, и беременности, и посмотреть потом ему в глаза, и вдруг понимаешь, что с этим случайным парнем с параллельного потока у тебя нет и не будет ничего общего? И не было. Этого — не было точно.

Прошлое — тоже время. А времени у нас больше нет… И снова парадоксальная игра слов, между зеркалами-обманками проскальзывает смысл, оборачиваясь своей противоположностью. Время — есть, и теперь, остановившись, оно у нас и с нами навсегда. Но из этого со всей неизбежностью следует и то, что с нами остается и прошлое, разлитое в воздухе, озвученное в каждой второй фразе. Непременно что-то вспоминать — зачем?.. Особенно если и нечего вспомнить…

— Веруська…

Сережины ладони легли на плечи: шершавая жесткая кожа, как если б он много лет пахал землю или стоял у станка, удивительно, артисты ведь следят за собой, словно женщины, почему у него такие руки? Поскользили вниз, спустились на грудь, одним прикосновением бросив в жаркую дрожь, боже мой, я прожила всю жизнь, не зная, что это бывает вот так, что меня когда-то обвально обманули… А если бы знала, что бы тогда изменилось? Все равно же мы встретились только сейчас. Пускай меня обманули, и переиграть уже ничего нельзя, нельзя даже и сравнивать, сопоставлять, ставить на одну доску… бррр.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Напряглась, как будто… ну хорошо, хорошо, не буду.

— Просто не сейчас. Потом.

— Глупости ты говоришь. Никакого потом не бывает.

— Я знаю… просто…

— Понял, не дурак. Расскажи что-нибудь. Какой твой любимый цвет? Еда, напиток, город, фильм, цветок, актриса, книжка, зверь? Я все хочу о тебе знать. Ты кошек больше любишь или собак?

— Чай, собака, Пастернак.

— Не-не-не. Давай поподробнее!

Не уловил, ну конечно, он рос и жил на совсем других цитатах, но это как раз неважно, у нас есть целая вечность на взаимное прорастание, на обогащение и обмен и подлинными сокровищами, и просто ярким цветным бисером родом из необязательного, но самоценного жизненного калейдоскопа. Он прав, нужно просто говорить, говорить о чем угодно, не боясь ни бессмысленности, ни пустоты. О кино, о музыке, о книгах…

— …латиноамериканский автор. Правда не слышал? — обязательно почитай. Там человек попадает на необитаемый остров и начинает выстраивать там разные модели собственной жизни. В хижине, во дворце, с первой любовью, с гаремом, в монашестве, вождем дикарей, мировым диктатором… все это мысленно, конечно. Но сразу непонятно. Ему вообще очень хорошо даются эти тонкие переходы от реальности к воображению, без отточий, без швов. А в финале приплывает корабль, его спасают, и оказывается… Нет, не расскажу. А то все удовольствие пропадет, когда будешь читать.

— Веруська, ты меня сейчас запрезираешь, но я вообще не понимаю книг. То есть выступить на фестивале или на сессии о проблемах книгоиздания могу, встретиться с писателями могу, надувая щеки с умным видом. Но не понимаю. Книги — это вроде ксилита для диабетиков, заменитель жизни. Если жизнь чем-то как следует наполнена, на книги просто не остается времени. Стоп-стоп-стоп, только носом не шмыгай, га? Извини…