Свое время - Страница 64

Оказывается, он оставил в номере на подзарядку рабочий нетбук, чего вообще-то старался не делать — Андрей привык везде иметь возможность поработать, если вдруг образуется удачное время, в противном случае испытывая легкий, но лишний дискомфорт. Вернуться за нетбуком, наверное, можно: отель стоит на том же месте, здания и предметы остались строго материальными, и электроника, по идее, должна действовать… Вот только для подзарядки необходимо, как мы помним, время. Ясности не хватало, гарантий не имелось, но попробовать, во всяком случае, он мог. Дело было в другом, несравненно более значимом.

Литература невозможна без времени. Против этого восстает сам основной ее инструмент — язык, прочно завязанный на глаголы и их временные формы. Глагол — это движение, без времени движения нет, а значит, нет и литературы как таковой. Я сам себя загнал в ловушку, в которой теряю главное свое оружие, саму свою суть, несущую ось. Что я могу? Продолжать озираться по сторонам, фиксировать статичные картинки, поначалу небезынтересные в их причудливости и странности, множить бесконечные наслоения описаний — зачем?

Прошлое — мертвая категория, и если я вижу эти вывески и этих людей, то лишь потому, что извне, со стороны видно вообще все. Но в этом больше нет никакого смысла.

Андрей продолжал идти, просто так, без направления и цели, хромая на каждом шагу и не замечая своей хромоты. Шагал, постукивая пиратским костылем, уже практически ненужным, но исполнявшим некую сигнальную функцию, во всяком случае, так хотелось и казалось, — на самом деле все-таки приходилось идти сквозь людей. Им было все равно, они, разумеется, его и не замечали, существуя каждый в своем времени, но абстрагироваться и спокойно двигаться напролом все равно не получалось: субъективная информация, передаваемая нервным импульсом от глаз к мозгу, перевешивала объективное знание. Особенно когда под ноги попался труп, мужчина в окровавленной шинели, с кричащим запрокинутым лицом. Трупов здесь тоже было много, и казалось, что они материальнее живых людей — намертво, как древние насекомые в янтаре, запечатленные в моменте, когда оборвалось их время.

Движение обрело самоценность, стало кристаллизованным вызовом, неповиновением, попыткой к бегству. Я должен как-то вырваться отсюда, опять неточное и неправильное слово, непростительное для писателя, при чем тут место?.. Но от безвременья наш язык не образует наречий. Найти мое время, вернуть, вжиться назад.

На перекрестке мерцала и трансформировалась на постаменте некая статуя, памятник стоял на этом месте от начала человеческих времен — меняясь при каждой смене идеологии и власти. Повозка, пролетка и несколько автомобилей составляли единого пульсирующего монстра о множестве колес и конских ног. Все они не двигались никуда и не мешали друг другу. В витрине вечного магазина на углу, наслаиваясь друг на друга, танцевали рождественские куколки, громоздилась бутафорская колбаса и зияло выбитое стекло.

Прекрасная женщина в черном бархате в охват узкого изгиба спины, с тонким хлыстом в белых пальцах и тяжелыми завитками страусовых перьев на невидимой шляпке беззвучно смеялась, запрокидывая голову, и билась голубая нить на шее, и ярко искрились вишневые глаза, и все это было мертво уже много-много лет, мертво необратимо, поскольку время не меняет направления, не имеет обратного хода. Но я-то жив!.. И я, конечно, вернусь.

Больше мне, как ни парадоксально, ничего не нужно.

И стоит осознать это, как появляется смысл, истинный смысл в его литературном понимании. Из двух древних и главных эпических тем — война и возвращение домой — я никогда не выбирал войну.

Прежде всего попробовать навести фокус. Сосредоточиться и вычленить настоящее: классная, хоть и простенькая, игра слов. Здесь, в историческом центре города, это было нереально, однако Андрей знал место, где задача облегчалась в разы. К тому же ему действительно было туда надо — попытаться забрать нетбук.

Он прикинул направление; ориентироваться Андрей мог и в абсолютно незнакомом городе, и даже если тот представлял собою лабиринт непостижимой логики иного времени. Пространство осталось прежним — и он пошел в отель, постепенно привыкая — и все равно каждый раз невольно напрягаясь и чуть отшатываясь, как перед террариумом с нападающей змеей за толстым стеклом — проходить сквозь людей, вполне материальных и на первый взгляд живых.

Вышел на ту самую улицу, по которой вчера (?!) они прогуливались вдвоем с Полтороцким в поисках кафе. С этой точки уже, по идее, можно было разглядеть отель: в другом городе такая свечка просматривалась бы откуда угодно, но здесь узкие улочки и высокие стены исключали какой бы то ни было обзор. Влажная брусчатка скользила под ногами, но даже споткнувшись и едва не потеряв равновесие, Андрей совсем не почувствовал отдачи в ноге. Вне времени боль теряет точку опоры, спасибо и на том.

Отель он едва не пропустил. Все-таки взгляд идущего человека редко поднимается выше линии его личного горизонта — а на уровне глаз огромные двери коричневатого стекла совершенно терялись в куда более основательной мозаике древней стены, сложенной из мшистого серого камня, яркого кирпича, легкомысленных виньеток, сплошной скучной штукатурки, руин и кучи строительного мусора… Андрей уже почти прошел — и чисто случайно, уловив в наслоениях веков это стеклянное мерцание, запрокинул голову.

Отеля почти не было.

То есть он, конечно, стоял на своем месте и на самом деле не был призрачным и прозрачным — но в контраст к мерцающей и многоуровневой окружающей архитектуре казался сиротливым и голым, мимолетным, одноразовым. Андрей впервые задумался о будущем: в том смысле, представлено ли в калейдоскопной мозаике времен и оно. Огляделся в поисках людей, одетых… как? В серебристые скафандры или, как я, помнится, придумал, в облегающие хроносы с бегущими искрами? Снова перевел взгляд на верхушку отеля, ровно, без малейшего мерцания воткнутую в мутные облака: получается, его так ни разу и не перестроили… То есть не перестроят за все время?