Свое время - Страница 47


К оглавлению

47

— Самый клевый у него роман, — сказала Арна. — К то­му же остальное у меня в электронке. Но «Восемь» правда вещь. О времени и о свободе. Маркович, между нами, только об этом и пишет, две главные его темы. Я хотела спросить вчера, почему так, но постремалась при тех дядьках и тетеньках.

Богдан покрутил и полистал книгу — он вышел сегодня с пустыми руками, и деть ее было категорически некуда — и глупо сказал:

— Почитаю, спасибо.

Они завернули за угол и оказались в тени, ледяной густой тени панельной высотки. Богдан бывал в этом районе, спальных джунглях города, раза три-четыре в жизни, из них два — вчера и вот сейчас.

— На маршрутку? — спросил он, честно стараясь не суетиться.

— Брррр! Слушай, сентябрь же вроде, почему так холодно?

— Потому что надо было свитер надеть.

Сказанул — и тут же залился горячей краской до самых ушей, глядя на съежившуюся Арну, в одной маечке под тоненькой ветровкой, а под маечкой вообще… черт, и надо же было смотреть те фотки в гугле… Может, отдать ей свою куртку? Она будет смеяться, сто процентов, звонко хохотать на всю улицу, до верхних этажей серых панелек, но все-таки согреется. Уже взялся свободной рукой за молнию, как вдруг Арна затормозила и спросила требовательно:

— У тебя загранпаспорт с собой?

Все-таки она была не более понятная, чем ее стихи. Богдан растерялся:

— У меня его вообще нет.

— Блин.

Только тут он увидел то, на что смотрела она: яркую вывеску над входом в полуподвал, оранжево-синюю табличку с накладной зеленой пальмой и надписью «Поехали!». Наверное, офис какого-то турагентства.

— А просто?

— Что?

— Ну что ж ты так тормозишь… Паспорт есть, обычный?

— Обычный да.

Богдан всегда носил документы с собой, во внутреннем кармане куртки, с того самого случая, когда его по ошибке задержали менты. Они охотились на компанию обкуренных малолеток, разбивших что-то около десятка витрин. Предъявленного паспорта, как ни странно, хватило, а ведь уже совсем собирались бить. Опять же данные с кодом регулярно пригождались в универе для заполнения всяких ведомст­венных бумажек.

— Тогда поехали.

— Куда?

— Вы не скажете, где здесь останавливается маршрутка в аэропорт? — это Арна спросила уже, конечно, не у него.

— Вон, — сказал тоже с некоторым изумлением первый встречный. — Пятьдесят вторая, видите, как раз отъезжает.

— Ничего, мы успеем.

Они, конечно, успели и резво катили мимо рыжей лесополосы, которой как-то внезапно кончился город, когда Богдан передал за проезд на двоих и, одержав победу в жестокой внутренней борьбе, с вызовом сообщил Арне, что у него нет денег.

— У меня тоже нет, — легко отозвалась она.

— Нет — это для тебя сколько? — съязвил он, сам себя пугаясь, но все-таки это было лучше, чем мямлить.

— Это я кошелек дома забыла, — сказала Арна. В ее темных очках прыгали деревья и квадраты полей.

— А зачем тогда мы едем в аэропорт?

— Кошелек, а не паспорт.

Расспрашивать ее не имело смысла. Богдан отвернулся в твердом решении не произносить больше ни слова, и тогда она пояснила сама:

— Билеты нам финансирует государство. Не могут же мне позволить простудиться и заболеть накануне турне, правда? В общем, есть такой Сергей Владимирович Полтороцкий, он по культурке. Я ему из аэропорта позвоню. О, приехали, чччерт, какой тут ветер, только чуть-чуть согрелась…

Богдан все-таки отдал ей свою куртку. И действительно не спрашивал больше ни о чем.

Арна кому-то звонила, отойдя на конспиративные три метра, и вольный загородный ветер уносил ее слова и длинные концы салатовой косынки, а его, Богдана, без куртки реально пробирал до костей. Еще держа мобилку возле маленького ушка, пробитого сегодня только еле заметными гвоздиками, Арна мотнула головой, призывая следовать за ней и одновременно указывая направление, и они двинулись в сторону низкого приземистого здания, из-за которого важно выезжал, покачиваясь, здоровенный самолет. Если честно, Богдан вообще впервые в жизни попал в аэропорт. Ганька хвасталась, будто раньше, при отцовской службе, они все время летали туда-сюда, но что она могла запомнить в свои три года?

Арна сунула в окошко свой и Богдана раскрытые пас­пор­та — мелькнули его позорная фотка с оттопыренными ушами и ее неузнаваемая, с нормальной девчоночьей прической до плеч, — и в следующий миг уже держала в руках две длинные толстенькие книжки, оказавшиеся самолетными билетами. Богдан взял свой и тщетно попробовал разобраться, хотя бы отыскать место назначения, куда они, собственно, летят.

Арна заметила его потуги и озвучила сама. Скучное название города проездом на пути к морю (Богдан помнил, ну да, все-таки помнил с того же трехлетнего возраста красивую башенку вокзала и его же невозможный запах, суррогат воздуха, непригодный для дыхания) прозвенело-прошелестело, словно стихи под музыку.

— Зачем? — изумленно спросил он.

— У тебя на сегодня другие планы? — очень вовремя поинтересовалась Арна. — Еще пофестивалить собирался?

— Н-нет.

— И я нет. Не люблю последний день, все уже с бодуна, устали смертельно и при этом топчутся, тянут время, пытаются отхватить от праздника жизни на излете. Ну его, проехали. Хочу на море.

— На море, — пробормотал Богдан.

— Надеюсь, там тепло, — сказала Арна. — Лучше бы в Турцию, но у нас некоторые без загранпаспорта. Как ты живешь вообще? Ладно, пошли на посадку.

— Уже?

Разумеется, все было уже, сразу, без перерывов и провисов, их с Арной время победно летело вперед, а другие люди, медленные, чего-то ожидающие, какие-то полустертые, безнадежно отставали, оставались позади и не имели значения. Самолет открыл овальную дверцу, похожую на вход в хоббичью нору, — черт, ну как я мог дожить до восемнадцати лет и ни разу не летать на самолете? — и улыбнулась стюардесса в синей пилотке, и за окном оказались все те же поля и лесополосы, расчерченные, оказывается, такими ровными-ровными квадратами, черепицей, шахматной доской, концептуальным орнаментом, подернутым голубоватой дымкой, классно, что сегодня на небе ни облачка… Арна снисходительно — чего я там не видела? — пустила Богдана к окну, и стекло иллюминатора холодило его расплющенный нос, наверняка жутко смешной с той стороны, откуда некому было смотреть и хихикать.

47