Свое время - Страница 46

Чуть не проехал остановку — правда, не ожидал так быстро. Дорога из дому до центра всегда занимала изрядный кусок времени, достаточный, к примеру, чтобы подготовиться к паре (Богдан, правда, старался на это не рассчитывать: даже если он специально садился не напротив дома, а чуть дальше, на конечной, его все равно поднимали крикливые необъятные тетки, но в выходной их, к счастью, было меньше, чем свободных мест), а сегодня вот уже — вышло?! Но, может, просто не заметил за мыслями об Арне? Засечь время Богдан не догадался, да и суеверно не хотел. Усмехнулся и, спрыгнув в такой же яркий, как вчера, но заметно более холодный солнечный день, в несколько размашистых шагов достиг поворота.

И тут обнаружил, что обронил шарф. Естественно, еще в маршрутке.

Он как раз пересекал границу света и тени, резкую, охристо-фиолетовую, солнечно-ледяную. Развернулся, и свет резанул по глазам, выступили слезы, и мир поплыл, на мгновение теряя очертания. Богдан вернулся к остановке, вскочил назад в маршрутку, пропустив выходящего военного парня, тот, кажется, ехал спереди, — и нагнулся за шарфом одновременно с девушкой, соседкой по сиденью, и она, улыбнувшись, спросила прямо в его симметрично склоненное лицо:

— Ваш?..

Богдан вышел с шарфом наперевес, и маршрутка неторопливо отъехала. Никогда она не стояла на этой остановке дольше, чем полминуты.

Получилось!..

Он несся вперед, как на всех парусах, на жгучем желании поскорее рассказать Арне. Прибежал запыхавшийся, размахивая шарфом, и с порога полуподвальной студии, на поиски которой, правда, потратил несколько лишних глупых минут, выкрикнул:

— Получилось!

Ответом был негромкий, но очень искренний мужской мат. Худой парень в наушниках и с рыжим хвостом обернулся от широченного, на целый стол, пульта:

— Табличку видел, нет? Повесил для таких, как ты. Думал, если студент, умеешь читать. Руки!

Табличку Богдан видел и даже прочитал — «Тихо, идет запись!» — но ее смысл почему-то дошел до него только сейчас. Наверное, побочный эффект ускорения, не привык. Отпрянул от пульта, куда еще и влетел по инерции растопыренными ладонями.

— Извини, Влад. Я не хотел.

— И я не хотел все переписывать нафиг. А придется. Тут звукоизоляция, блин, такая, что каждый чих в студию слышно, а ты орешь как резаный.

Для убедительности он постучал перед носом смертельно виноватого Богдана по стеклу, обсиженному, как мухами, золотыми пылинками на просвет. А за стеклом была Арна.

Маленькая Арна с голой птичьей головой и опущенными ресницами, в джинсах и очень легкой, не по сезону, маечке, она держала микрофон обеими руками, бережно, как будто грела птенца, и что-то неслышно шептала, а может, и говорила вслух — все-таки звукоизоляция, какая-никакая. Наверное, она читала стихи, возможно даже те самые, которые Богдан вчера честно крутил вверх-вниз по экрану, пытаясь хоть что-то понять.

Влад поднял над головой скрещенные руки и помотал головой; его хвост смешно вильнул туда-сюда, как у собаки. Арна увидела не сразу, только когда умолкла и вскинула глаза. И тут же заметила Богдана, и подпрыгнула, и вся превратилась в одну сплошную улыбку, и помахала рукой. Сунула куда-то микрофон и мгновенно очутилась по эту сторону стекла:

— Богданчик, ты тормоз. Ну сколько можно?

— Он тормоз, — подтвердил Влад. — Последняя запись псу под хвост.

— Перепишем, — беспечно отозвалась Арна. — Завтра.

— Завтра же на гастроли! — возмутился Влад.

— Значит, сегодня вечером, — она уже смотрела только на него, Богдана. — Где ты болтался?

— Я ускорился! — нелепо, совсем по-детски возмутился он. — И по дороге в маршрутке, кажется… и потом когда выходил, это уже совсем точно! Я там посеял шарф, и вернулся, и…

— Фигассе ускорение!

Арна смеялась, и рыжехвостый Влад ржал, как конь, и это было сначала обидно, а потом как-то сразу уже и не очень, а правда смешно. Они хохотали все трое, и одновременно Влад снимал наушники, щелкал тумблерами, гасил лампочки и возвращал в исходное положение какие-то рычажки на своем звуковом пульте дизайна конца прошлого века, Арна, повязав косынку, застегивала молнию зеленой курточки, и только Богдан ничего не делал, висел во времени столбом, как в морской воде, бултыхая ногами. Раньше он и не замечал таких вот подвешенных мгновений — а сейчас они были кричаще неправильны, почти невыносимы. Хорошо хоть, что еще не закончился всеобщий смех.

— Чтоб до вечера мне свел! — неожиданно грозно скомандовала Арна Владу.

— Что?

— Все, что написали.

— Смысл? Запишем до конца, тогда и засяду сводить. У меня такой метод.

— Метод!.. Рене Декарт, блин. Богдан, рявкни на него!

Она изо всех сил пыталась казаться серьезной, а сама вся так и искрилась смехом, яркими лучиками из-под салатовой косынки, и Богдан затоптался на месте, совершенно не представляя, чего она от него хочет, и опять-таки теряя, теряя время… Встретился глазами с Владом, и тот с готовностью кивнул:

— Понял.

— Пока, гений!

Арна взяла Богдана за руку, и они очутились на улице, моментально, не проходя нелогично длинного полуподвального коридора и даже, кажется, не касаясь двери с надписью «Тихо, идет запись».

— Ты суетишься, — сказала она ему уже на улице, облившись солнцем и спрятавшись в темные очки. — Торопишься, спешишь, прибегаешь, запыхавшись. А этого не надо. Просто разгоняйся и всё.

— Как это?

— До сих пор не понял? Ну да ладно, поймешь. Держи, кстати.

Она покопалась в сумке, другой, сплетенной из толстых веревок коричневого и оливкового цвета, и вытащила книгу. Толстую, чуть разбухшую, не раз читанную книгу — и тоже, как специально, в зеленой обложке. Богдан взял. Под белой надписью «Андрей Маркович» вилась многослойная горизонтальная восьмерка, знак бесконечности, сквозь нее проступали размытые нечитаемые буквы.