«Здравствуй».
Я знала. Я точно знала, что это он. Потому и летела как сумасшедшая.
Какого черта?!
«Что тебе, Игар?»
«Нам надо поговорить».
«Пока не о чем, извини. Я тебе маякну, когда соберу эквы».
«Какие эквы?» — синеватый фильтр непонимания.
«Ну, мою долю. Спасибо, что заплатил сразу. Всего доброго, Игар».
«Ирма!!!»
Ослепительная вспышка — режим сверхэкстренности заставляет зажмуриться и отпрянуть от панели. Ненормальный. Что с ним?
С ним что-нибудь случилось?!
«Игар, я слушаю. Что ты хотел? Давай поговорим».
«Впусти меня».
«Что?»
Забываю выставить фильтр удивления. От настоящего удивления не могу даже вспомнить, какого он цвета.
«Я в твоем квартале, Ирма. В пятнадцатой секции…»
И после паузы:
«Я тут, у тебя за дверью».
Не отвечаю. Только сейчас до меня доходит, что он не предлагал синхронизироваться, а значит, по умолчанию использовал в качестве контрапункта мои настройки. Замедленный Игар, даже смешно.
У меня за дверью.
Паника. Мгновенная и обвальная, и близко не сравнимая с той, что накрывала меня тогда во всеобщем пространстве. Он за дверью, за дверью; его сообщение до сих пор мерцает на волне, и я мысленно проговариваю его снова и снова, прокручиваю по кругу, стремясь не то опровергнуть, не то по-настоящему поверить.
«Впусти меня».
Охристо-желтый фильтр просьбы, почти мольбы.
«Зачем?»
«Пожалуйста. Это важно. Перерасход энергии по входу я оплачу, не бойся».
«Я не…»
…не боюсь: неправда.
…не хочу тебя видеть: тоже неправда.
…не понимаю, в чем смысл: да, это уже ближе и убедительнее, но может быть — и будет! — понято как приглашение к дальнейшему диалогу, просьба разъяснения, аргументов, доводов; какого черта?! Почему я не могу просто взять — и впустить?!
Почему?
Потому что я никого не впускала в свое личное пространство — уже и не вспомнить, сколько внутренних лет; да с тех самых пор, как оно у меня появилось, как только мама смогла себе позволить, и ее я не впустила сюда первой. Категорически пресекала все намеки знакомых и друзей по работе или из сетевых сообществ, начиная с моего милого шефа Ормоса и заканчивая тусовщицей Маргаритой. Игара в том числе — имею в виду, тогда, полтора года назад. Мы всегда встречались только у него, и еще пару раз у его друга, который оставлял нам код. Но не у меня.
Потому что здесь мое личное пространство. Я и цветы.
Потому что я только так могу остаться собой. Многогранной-гармоничной-самодостаточной личностью, похожей на недораспустившийся бутон герани.
«Ирма…»
Нет!!!
«Мне плохо, Ирма. И я не уйду».
«Что с тобой?»
«Впусти».
«Что с тобой?!»
Надо поставить какой-нибудь фильтр. Чтоб он понял, что я задаю конкретный вопрос и требую конкретного ответа. Но я не помню. Я применяю коммуникацию в основном по делу и почти не пользуюсь всеми этими избыточными, необязательными штучками… Как у меня открывается внешний шлюз в хроносе, я тоже не помню. И даже не уверена, что когда-нибудь знала об этом.
«Игар».
Отстукиваю быстро-быстро, пока не забыла и не передумала; это выход, все равно он ответит «нет», потому что система хронобезопасности в принципе этого не позволяет, и бессмысленный инцидент будет наконец исчерпан:
«Если я сейчас дам тебе код доступа к настройкам, ты сможешь снаружи открыть хроношлюз?»
Алый фильтр радости:
«Разумеется. Давай!»
…Отправляю волну и, погасив панель, встаю, оглядываюсь по сторонам. Моя жилая комната, она такая компактная и просторная, не слишком большая, но и не тесная, по площади чуть больше сада, точно такая, как мне нужна. Никаких виртуальных обоев, призванных ложно расширить ее границы, декоративных полочек со статуэтками и подсвечниками для создания дополнительного уюта. Только несколько коллекционных перламутровых дисков, развешанных по стенам на разной высоте, и тихое мерцание хроноса, обтекающего выходы в кухню, ванную и в сад. Плавно обволакивающего мой личный мир, созданный в деталях по моим представлениям о нем, заточенный и пригнанный точно по мне, единственно правильный и прекрасный. Где по определению нет и не должно быть чужих.
Он врывается.
Он врывается, и я не успеваю рассмотреть его, даже как следует увидеть, сообразить, сколько же ему примерно теперь лет. Его горячие пальцы на моих, и ослепительная вспышка, точь-в-точь как тогда, искры и перевернутое пространство, и его губы, и его тяжесть, его сила, его напор, с которым я ничего не смогла бы поделать, даже если бы… Я не знаю, чего хочу. Я больше ничего не знаю и ничего не вижу, кроме пляшущего диска над головой, кроме сумасшедших Игаровых глаз.
И время останавливается.
Наше время.
В черной Вселенной крутятся огни и неподвижно висят над бесчисленными человеческими мирами Абсолютные Часы. Никакого времени нет и никогда не было, и тем более смешны и нелепы наши попытки управлять им по собственному желанию. И меня, отдельной, самодостаточной, какой там еще?.. не помню, неважно, — меня, Ирмы, тоже не было и нет. Нет и его, Игара, только прерывистое дыхание, и ореховый запах, и жесткие волосы под ладонью, а все остальное — концентрированное, напряженное, запредельное ожидание, невыносимое в безвременье…
— Какая ты красивая, — говорит он потом. — Юная-юная… совсем.
— Ты меня обманул.
— Я?
— Ты сказал, что тебе плохо.
— Мне и было плохо. А теперь хорошооо…
— Прекрати!
Со злостью отталкиваю его, и он подается под моими ладонями, как если б почти ничего не весил, откатывается на край спальной платы, я совсем не помню, когда мы ее разложили, и не представляла раньше, что она такая неприлично широкая — для меня одной, ну да, я же люблю спать по диагонали, звездочкой разбросав руки-ноги… Приподнимается на локте, и я наконец смотрю на него.