Свое время - Страница 125

125

— Сережа, я не понимаю, о чем ты.

— А вот нечего лезть туда, в чем ты ни черта не понимаешь. Литератор, гуманитарий, тьфу. Хронос, хроноатомизация, экстрахронозамедление… Наплодил словесных уродцев, их надо студентам на актерском давать вместо скороговорок. Дивный новый мир от Андрея Марковича! Новинка месяца!.. Никому она нафиг не нужна, твоя очередная новинка, не эта, так следующая выйдет на пшик, потому что кончается вся ваша литературка, и ты об этом прекрасно знаешь, Андрюша. Решил порезвиться напоследок? Порушить такие связи, запустить такие процессы, чтобы мало никому не показалось, чтобы уважали, чтобы помнили, га?! Счастье еще, что мы вовремя отследили.

— Мы — это кто? На кого ты работаешь, Сережа… что даже читаешь меня в рукописях?

— Читаю, а толку? Ты все равно успел. Ты всегда успевал, у тебя же было, чтоб его, свое время. И выдернулось, и порвалось, и начало расползаться. Счастье, что удалось все-таки стянуть. Буквально на живую нитку уже.

— Как… удалось?

Полтороцкий не ответил. Чуть-чуть скривил угол рта, недостаточно, чтобы считать эту мимику саркастической улыбкой, потому что улыбаться тут нечему, а пояснять тем более не имело смысла. Я и сам знаю как.

Девочка с зеленой ленточкой на воротнике. «Вы не скажете, который час?» И еще одна, и еще; к каждому, кто раскачал свыше амплитуды свое время, там, в древнем городе, где треснула и поползла единая ткань времени, подошла такая вот девочка — и где они их набрали, как убедили в этом участвовать?! «Который час?» — и неосознанный взгляд на часы, зазубрина, мгновенная привязка к абстрактной, уже почти потерявшей значение цифре… И тут же, в синхроне — всеобщая, убедительная, окончательная, слепящая и оглушительная точка.

Это сработало.

Оно не могло не сработать. Я — автор. Я сам это выдумал.

— Тебя будут судить, Андрюша. Что справедливо, сам понимаешь. Рукопись послужит доказательством в суде.

И после паузы:

— Тьфу. Ты сам хоть видишь? Мужик тот ни капли на меня не похож.

Похож, устало подумал Андрей. Еще как похож, потому ты и злишься. Действительно, что значат десятки человеческих жертв по сравнению с тем, как выглядит Сергей Полтороцкий — на сцене, на трибуне, в романе? Я всегда считал неспортивным писать персонажей с натуры, потому и постоянно этим грешил, самозапреты еще больше склоняют к их нарушению, чем запреты извне, тем более что последних я и вовсе не видел в упор. А они были, они существовали всегда, только мне позабыли об этом рассказать. Вернее, я сам отменил их в своей личной реальности, отверг на уровне самой такой возможности… да, мне можно было все. И я никогда не боялся, что написанное мною сбудется, потому что сам всегда четко видел грань между жизнью и литературой, как бы виртуозно ни маскировал ее для других. Но вот, нашлись же, воплотили, претворили в жизнь. То, чего ни за что не сумели бы выдумать сами.

— Я просто мало о тебе знаю, Сережа.

— Вот именно.

— Хотя нет, кое-что могу себе представить… Этого — ты еще не пробовал, да? Отыгрывать в реальности литературные сценарии, вершить судьбы мира — гораздо круче сцены и политики, я понимаю. Будоражит, наверное. Последняя возможность прыгнуть выше головы.

Засопел, глянул исподлобья:

— Ни черта ты не знаешь и представить себе не можешь. А туда же.

— Расскажешь?

Не расскажет, подумал Андрей, вряд ли ему разрешили разглашать, самое большее — напустит намеков и туману, да и надо ли оно мне? Реально использовать эту информацию для борьбы за свою жизнь и свободу мне все равно не дадут, а так, чтобы ополовинить моральный груз, разделить с кем-то ответственность… Да, именно разделить.

Никогда я не смогу честно думать, что виноваты только они одни, а обманывать себя было бы слишком пошло. Мы в одной лодке, в одном общем времени.

Полтороцкий предсказуемо пожал плечами:

— Зачем? Ты у нас мастер слова, сам, если надо, придумаешь. Разоблачишь мировой заговор, взорвешь еще чего-нибудь к финалу… Оно же тебе запросто, пару абзацев. Вам, писателям, лишь бы взрывать.

— Выучил наизусть?

— У меня память хорошая. Профессия такая.

Со значением, с акцентом, с недомолвкой; ну и ладно, никогда он не был хорошим актером, при всем своем обаянии и харизме; старая пафосная школа, где даже комические фиги в кармане были нарочиты, как бутафория на каркасе, а трагедия в принципе не знала полутонов. Мне плевать, какая у него на самом деле профессия и какие тайные силы стоят за ним… Нет, правда, серьезно, плевать.

Я побывал вне времени, и теперь я знаю цену — жизни, смерти, всему. Время намного сильнее нас, и оно запросто истончает в пыль, стирает и нивелирует любые человеческие усилия, сколько бы важности и тумана они на себя ни напускали.

Андрей закрыл лицо ладонями, помассировал виски; давила усталость, остаточная тяжесть неестественного сна, сейчас бы кофе, свежего воздуха, ледяной воды в лицо — хотя не факт, что помогло бы. Что-то сломалось внутри, съехало с оси, рассыпалось, и мне все равно. Я, который всегда живо интересовался всем вокруг, впитывал впечатления всеми органами чувств, постоянно, привычным эмоциональным фоном испытывал жгучее любопытство — на чем и работал, и жил, и был кому-то интересен — вдруг разом кончился, сдулся, сделался равнодушен даже к собственной судьбе.

Равнодушные люди не пишут книг. Не о чем, незачем, нет времени. Пускай даже я по чьему-то недосмотру — или по плану — все-таки останусь жив.

Ему ни капли не было интересно, однако он спросил:

125